К. Богемская. Фрагменты из книги «Наивное искусство. Павел Леонов»

Я пишу о Леонове для тех, кто любит его уже сегодня. Для тех, кто интересуется наивным искусством и понимает, что не такое уж оно наивное, и что если оно вызывает смех, то смех этот сродни тому, что сопровождает чтение Гоголя или Булгакова - смех из другого мира.

Когда в конце 1990-х я готовила к печати первый каталог Леонова, я написала в Париж Рогинскому, спрашивая кто, по его мнению, мог оказать влияние на Леонова. Он ответил: «Я не думаю, что кто-нибудь вообще мог на него повлиять. Он жил всегда в перевернутом мире, в Зазеркалье, в котором есть все - свои законы, свое небо, своя земля. Он был и есть Дон-Кихот советского времени, где вместо Дульсинеи Тобосской была Советская власть, ее ложь, ее пропаганда. Но чудо, что в результате мы получили такую нежную, чистую, по-настоящему народную примитивистскую живопись».

А когда в начале 1990-х годов я выставляла работы Леонова в Центре Современного Искусства в Москве, зашедший в галерею Леонид Соков сказал: «... на этой выставке я понял, что Рогинский сам испытал влияние Леонова».

Живописцев привлекает в картинах Леонова его подвижный, одухотворенный цвет. То же находим мы и в самых простых картинах Рогинского. Как штрих-код, по неуловимым простым зрением элементам, отличает пакет кефира от бутылки коньяка, так и неподдающиеся простой указке движения кисти обозначают различие между салонным художником и настоящим маэстро.

Ранние известные мне работы Леонова написаны в сумрачной неяркой гамме. В них сохраняются элементы «правильной» прямой перспективы. К середине и второй половине 1990-х годов живопись становится богаче. Картины уже совершенно плоскостные.

Свои композиции Леонов называл конструкциями. Эти конструкции обрастают плотью цвета. Фигуры людей чаще всего черные - будто все они, как зэки в лагере, одеты в черные бушлаты. Но иногда они одеваются в белое. Мелкие черные птички, галочками видневшиеся в бледном небе ранних картин, становятся мясистыми черными грачами в синеве более поздних, а затем сюда прилетают и белые птицы.

Щемящая тоска работ начала 1990-х годов исчезает, уступая место ощущению полноты жизни, фантазии, радости. Леонов радуется каждому новому заказчику, как встрече с новой любовью. Заказчик становится героем его картин. Он прибывает, его приветствуют. Старый же заказчик надоедает, порой он пишет ему картины тяп-ляп - это как остывающая любовь.

Мир деревенского чудака активно противостоит действительности, в стремлении ее преобразовать и улучшить путем собственных изобретений. Однако действительность советского периода была сама по себе чем-то фантастическим. Поэтому воображение самоучки резонансно отражало стиль научного и государственного мышления его времени: выращивать колосистую пшеницу и управлять законами природы хотели признанные естествопытатели; политики обещали народу в обозримом будущем коммунизм и жизнь по потребностям.

Этой искрометной смесью государственной и собственной фантазии, воспоминаний и изобретений пропитаны все картины Леонова, который создал свой стиль и способ живописи, непохожий ни на какой другой. Торжество мечты над жизнью, замысла над воплощением, столь присущее Леонову, является характерной чертой национального русского характера.

Коллизии его жизненного пути происходили в слиянии с тысячами других жизней, на фоне гигантских строек и огромных социальных перемен в жизни всего бывшего Советского Союза. Именно в годы его мытарств, в 1950-е - 1970-е, была создана та страна, в которой, растеряв ее окраины, мы живем и поныне. Были построены города и уничтожены деревни, разлились водохранилища и понеслись по небу спутники, задымили атомные реакторы и покатились по полям комбайны.

Леонов и был тем столяром, маляром, жестянщиком, рядовым огромной армии трудящихся страны Советов, осуществлявших гигантскую стройку. Он воплощал национальный русский характер: уверенность в собственном высоком предначертании сочеталась с пренебрежением к частному быту, к повседневности. Мечта Леонова осуществилась, он действительно обладал особым призванием. А миллионы его нищих и полуграмотных товарищей, таких же как и он выходцев из деревни, с которыми он пел свою любимую «Когда б имел златые горы...», заканчивали жизнь, погибая от травматизма, водки, неизлечимых болезней.

Для наивного искусства в целом характерно пафосное утверждение этических ценностей - вера в будущее, уважительное отношение к прошлому. Это искусство, в отличие от творчества ангажированного, апеллирующего к тем же ценностям, но в зависимости от политического заказа и конъюнктуры - бескорыстно.

«В Рай воров и мошенников не пускают» - один из любимых дидактических сюжетов художника. Процветание Меховиц и прочих населенных пунктов, военные победы, подвиги, технические достижения и их носители, спорт, праздники - весь набор сюжетов советского социалистического реализма присутствует в творчестве художника, однако закодированный в ключе, составляющем соцреализму полную противоположность. Реалистическая схожесть с действительностью придавала официальному реализму фальшивый оттенок. Примитивная манера исполнения, вызывающая у зрителей ощущение иронии, переносит лозунговые ценности в мир наивной фантазии, выдавая именно их нереалистическую сущность. Но сами произведения - не карикатура, не пародия. Их > художественное воздействие таково, что зритель-таки получает заряд позитивной энергии. Однако эта энергетическая заряженность не вполне художественного свойства, во всяком случае, вне норм принятого художественного языка. Воздействие на чувства человека, на его бессознательное напрямую, вне правил живописи, придает огромную силу и обаяние наивному искусству.

В картинах Леонова заключена такая жизненная сила, что они покоряют каждое сердце, открытое художественным впечатлениям и не испорченное стандартами потребления музейных образцов. В самом размере его картин, в их многоярусных конструкциях, в убедительности энергичного рисунка фигур, то прорастающих через несколько этажей окружающего мира, то распространяющихся в беге и танце по всей плоскости холста, чувствуется размах и удаль сказочного русского героя, младшего брата, увальня и простеца, в итоге побеждающего всех и проходящего через все испытания.

Выступая по радио в 1943 году Марк Ротко сказал, что рисуя маленькую картину, художник помещает себя за пределами своего переживания и смотрит на него с помощью уменьшительного стекла. Но когда художник пишет большую картину, он находится внутри своего переживания, которое ему не подвластно. Леонов - мастер больших, огромных картин. Как и другие наивные художники, он живет внутри своего переживания, своего воображаемого мира, внутри своей индивидуальной мифологии.

Искусство Леонова, рожденное из опыта жизни бродяги и разнорабочего, духовно пронизано теми же идеями, что звучали в полуночных беседах художников московского андерграунда 1970-х годов, к которому принадлежал и его педагог из ЗНУИ Михаил Рогинский. Как всякое действительно настоящее искусство, произведения Леонова сообщают своему зрителю более того, что знал сам художник. Его картины изображают улучшенное прошлое - с фонтанами, порталами клуба и пр., они повествуют о замечательном «будующем» (в леоновской орфографии), но как явление художественное - они свидетельство своего времени - 1970-1990-х годов. В них отражена сюжетно и эмоционально вся та смесь привычек, надежд, устремлений, новаций (вплоть до «Банкиров» 2003 года), которая будоражила российское общество в этот период. Здесь воплощен типично крестьянский, с хитрецой и недоверчивостью, взгляд на мир и новых его героев, и воплощено типично советское простодушие с верой в могущество великих вождей («В.И.Ленин»). Здесь есть также смекалка и готовность меняться: в сюжетах, подсказанных заказчиками, где появляются и ангелы, и кентавры, и их жены, и «денизабры» (динозавры). Леонов благодаря своим заказчикам сумел откликнуться на то, что волновало людей в большом городе, по-своему претворив всякое задание.

Жизнь его вполне укладывается в образ аутсайдера, она стоит вне всяких обычаев, условностей, норм морали и тому подобное. Некая особость художника, которую другие веками пытались выразить длинной шевелюрой, бантом у ворота, беретом, или нынче, длинным шарфом поверх костюма с галстуком, у Леонова выражена так сильно его неустроенным бытом, что это производит впечатление на каждого посетителя. Никто из нас так жить не мог бы. Некоторые даже не могут зайти в его дом. И при этом присущая Леонову привычка держаться с достоинством, с юмором комментировать бытовые подробности, рождает тревожащую, как таракан заползший в постель, мыслишку о том, как мы-то бываем несвободны, недостойны в своей рабской привязанности к современному комфорту.

Созданное вне пределов профессиональной школы и стиля маргинальное творчество рождается из потребностей, далеко отстоящих от стремления к художественной славе. Его создатели странные люди - чудаки, изгои. Они проецируют в свои произведения образы и видения, явившиеся из воспоминаний, снов и мечтаний. Они говорят с собой языком изображений. Они рисуют как колдуют, создают вокруг себя собственный мир, коконом укрывающий их от реальности.

Расковыряй, разбери на составляющие этот кокон - получится пыль, мусор. Опиши трезво, кто такой художник Леонов, получится: чудаковатый старик, мажущий стертыми кистями кое-как загрунтованные тряпки. А как дать почувствовать магию его живописи тем, кто не имеет опыта путешествий в запредельные миры?

...Пройдут годы, и всем будет очевидно: Леонов - великий русский художник. Уже не будут вспоминать определение наивный. Так самым знаменитым художником Швейцарии стал Адольф Вёльфли. Так, великим художником Грузии считается Нико Пиросманишвили.

Леонов создал свой образ России, какого еще не было. Он создал стиль, который принадлежал ему самому.

Наследие Леонова, состоящее из полутора тысяч больших холстов, как и наследие других великих художников, огромный собственный мир, в гранях которого отражаются и преломляются различные грани мира окружающего.

Значение Леонова оценит будущее, которому потребуются основы для возведения здания национальной культуры.