Коллекция Владимира Мороза. Музей русской народной живописи

«Музей русской народной живописи» – так я назвал свое собрание художников из народа. Имен в нем не много. Потому, что не может быть «много» больших художников, даже в такой щедрой на самородков земле, как Россия. Василий Васильевич Григорьев среди них. Его, как и Любовь Майкову [Тетю Любу], Павла Леонова, Николая Комолова, Константна Третьякова [называю самых интересных] я, опираясь на знание и любовь к мировому искусству, с уверенностью могу назвать, цитируя Льва Толстого, «ХУДОЖНИКАМИ БУДУЩЕГО».

Собрание самоучек,– «художников, не обученных дурному», стало итогом моей жизни коллекционера.

В 1950 – 1960-е годы, будучи студентом Строгановки, я познакомился и подружился с художниками Фальком, Фонвизиным, Татлиным, архитектором Константином Мельниковым, героем-летчиком и замечательным художником А.Б. Юмашевым. Они сформировали мое мировоззрение и мои приоритеты коллекционера. К концу 1970-х годов у меня была одна из лучших коллекций (от иконописи до первых имен русского авангарда), которая привлекла к моей персоне внимание КГБ. Поводом к аресту и осуждению по антисоветской статье стали книги Солженицына и других запрещенных авторов, хранившиеся у меня на даче в Переделкино. Меня посадили в Лефортово, потом на 5 лет в лагерь, а моя коллекция, включая 25 Кандинских, была конфискована. Где она сейчас не известно! На коллекционировании, я был тогда уверен, поставлена точка.

Но в середине 1980-х-х годов я увидел в деревянной избушке на берегу Волги акварели, написанные Любовью Майковой (Тетей Любой). А в начале 1990-х познакомился с Григорьевым.

Василий Васильевич Григорьев – мое «второе открытие». Было так: в 1990 году я шел по Арбату домой и в самом его начале вдруг увидел картину «Цветы в вазе», достойную кисти маститого француза, а рядом с ней – широкоплечего коренастого мужичка. Доброе, умное лицо, проницательные, с хитрецой, глаза. Он перехватил мой восхищенный взгляд и жестом пригласил подойти. «Нравится?» – я кивнул, не отводя взгляда от картины. «Сейчас еще покажу», – и он стал показывать, перелистывая, как шелка на ярмарке, ватмановские листы с написанными маслом натюрмортами, пейзажами, цветами, птицами, бабочками... Я ахнул! Нахлынувший на меня «поток радости» купил весь! Взял у художника телефон. Распираемый желанием поделиться своей находкой, тут же позвонил Ольге Дьяконицыной – искусствоведу, подлинному знатоку и собирателю народной живописи, открывателю нашего «русского Пиросмани» – Павла Петровича Леонова.

Мой опыт общения с Тетей Любой: я привожу холсты, кисти, краски – она пишет письмо: «Все готово. Приезжай»,– я полностью перенес на Григорьева. Поселок недалеко от подмосковного Пушкино. Однокомнатная квартира на пятом этаже «хрущобы», пятиметровая кухонька-мастерская (в комнате рисовать нельзя – запах краски вреден жене), и – радость предвкушения первого просмотра. Московские холсты метр на метр, привезенные мною, Василий Васильевич освоил без труда – у него был послевоенный опыт «больших клеенок» (так назывались ковры над кроватями простолюдинов, с оленями, медведями, русалками, писанные на обратной стороне клеенки, которые художник продавал по воскресным дням на колхозных базарах). Григорьев с детских лет мечтал выучиться на художника. В начале тридцатых годов он даже поступал во ВХУТЕМАС, но из-за непролетарского происхождения (родители были учителями) его не приняли. Зато своей мечты, а точнее – кисти, не оставлял на протяжении всей своей трудовой жизни: ни когда был мастером на заводе, ни когда учительствовал, ни когда был директором колхоза.

Особенно нравились мне его натюрморты: «Цветы в вазе и ...», остальное в названии добавлялось просто, «... зеленый виноград», «... селезень», «... лебедь, рак и щука...».

В этом постоянстве темы, ее чистоте и, одновременно, таком разнообразии было что-то от иконописи. Был случай: я купил детские чертежные доски, и Василий Васильевич написал несколько замечательных библейских сюжетов, пропустив их через «свой глаз», «свою душу».

Смею сказать, что русская народная живопись, собранная музеем, представляет собой совершенно новое явление, имеющее самоценный характер. Оно среди производимой во всем мире коммерческой продукции в сфере искусства (от «академического» ее вида или «салонного» до «модернистического») как свежий ветер или как первородный очищающий источник! Искусство народных художников снимает бельмо с глаз зрителя, учит видеть, что есть искусство, а что нет. В этом его важнейшая просвещающая роль: очищение душ, сердец и сознания людей, Такое искусство нужно назвать истинным.

Истинный художник тот, кто не обучен дурному, а именно таковы художники из народа, которые потому начинают рисовать, что так они выражают свое отношение к Творцу, простодушно «соревнуясь» с Богом в творении. Главное свойство такого искусства, что оно для самого художника является открытием, т.е. оно для него самого так же неожиданно, как и для того человека, который смотрит на его картины.

Каждый настоящий «наивный» художник-авангардист. Потому, что он впервые открывает форму, до того не бывшую.

Так что «наивное» искусство надо перестать называть «наивным» или «примитивным». Я бы назвал такое искусство независимым, в самом высоком смысле этого слова, а творящих его независимыми художниками. Они не зависят ни от школы, ни от торжествующих стилей, ни от распространенных модных течений.

О Василии Васильевиче Григорьеве я могу сказать: его искусство «ни на что не похоже», его невозможно определить существующими критериями искусства, за ним стоит трудовая жизнь и служение не музам, а людям. Такое искусство требует, чтобы его определяли критериями самой жизни. Это честное искусство есть следствие честно прожитой жизни. Он писал картины не для того, чтобы «внести свой вклад в искусство» или найти в нем свое место, а чтобы открыть свою душу - что в ней. Лучшее, что один человек может открыть другому. Глядя на картины Василия Васильевича Григорьева, мы видим душу их создателя и видим, что ее наполняет Любовь. Потому ответом зрителя становится радость. Радость, вызванная светом Любви.

Владимир Мороз